Про моего прадеда Андрея Сковородина известно крайне немного, всё больше из области легенд. Когда он родился? Почему на единственной фотографии он запечатлён в форме императорской армии? Долгое время мы не знали ответов, имея только догадки.
Бабушка Мария Андреевна всегда твердила: её отец младше матери Прасковьи Семёновны (родилась в 1881-м) на семь лет. Но метрические книги сокращют эту разницу до трёх. Андрей Тимофеев Сковородин родился 13 октября 1884 года в деревне Дубровская Ильинской Лондужского прихода Тотемского уезда. Что это за местность, я расскажу когда-нибудь в другой раз. Родители — казённые крестьяне Тимофей Васильев и Татьяна Николаева Сковородины. Они поженились 7 февраля 1873 года, на момент свадьбы обоим было по 21 году. В семье Андрей был, по крайней мере, пятым ребёнком. Из всех его братьев и сестёр до взрослого возраста дожил кроме него, насколько известно, только один старший брат Стефан, рождённый 11 ноября 1874 года. Кстати говоря, Стефан — это отец Филиппа Сковородина, про которого можно прочесть в отдельном материале. Судьбу ещё двоих старших братьев Константина (родился 9 марта 1880 года) и Якова (родился 20 октября 1882 года) пока проследить не удалось.
Про местного священника того времени есть следующая запись: «Правдин Владимир. 16.11.1879 определён псаломщиком к Богородицкой Заячеростовской Вельского уезда Вологодской епархии. 23.5.1882 произведён в диакона. 19.6.1882 определён священником к Лондужской Ильинской церкви Тотемского уезда и 4 июля произведён во священника. 20.1.1890 определён особым благочинным 4-го округа Тотемского уезда». Вероятно, он и крестил прадеда (непосредственно том метрик с записью о рождении Андрея Тимофеевича находится в ветхом фонде, в выписке имя священника не указано). Местная каменная Ильинская церковь была построена в 1844 году деревне Заречье. Вновь устроенный каменный холодный храм во имя прор. Илии освящён 18 октября 1878 г.
На фотографии он явно с сослуживцами. Снимок сделан в фотоателье Филиповского в Сувалках (сейчас в составе Польши). Такой фотограф в Сувалках действительно был и звали его Иосифом (Юзефом) Эзрамовичем Филиповским. В интернете есть и другие солдатские фотографии производства его ателье. Оно находилось на Санкт-Петербургской улице. По всей видимости, это нынешня — центральная — улица Тадеуша Костюшко. В интернете ни про ателье, ни про мастера я почти ничего не нашёл. Это, видимо, что-то вроде логотипа:
В русско-японской войне он участвовать не мог (к моменту её окончания ему было меньше 21 года, а в императорскую армию брали именно в таком возрасте). Надо полагать, что он мог быть призван на службу не раньше осени 1905 года. Воевал ли в Первую мировую, неизвестно, но вполне мог. Известно, что в армии он был портным — шил шинели. Трудность поиска информации о нём заключается в том, что до наших дней не сохранилось архива воинского присутствия Тотемского уезда — краеведы говорят, что он сгорел ещё в 1920-е годы.
От Андрея Тимофеевича Сковородина осталось две фотографии. Вот первая: на ней он — крайний справа. На форумах подсказывают, что одеты они в зимнюю повседневную форму. На шапке у него планка, похожая на головные знаки, которые имели полки, участвовавшие в той войне. Например, такой знак имели нижние чины 20-го стрелкого полка , который как раз стоял в Сувалках. В целом в этом городе находилась штаб-квартира 5-й стрелковой бригады 3-го армейского корпуса в составе 17-го, 18-го, 19-го и 20-го стрелкового полков и 5-го стрелкового артиллерийского дивизиона. Надеюсь, мне когда-нибудь представится возможность ознакомиться со списком личного состава этих полков.
Долгое время мы не придавали значения тому, что написано на обороте. Если приглядеться, то можно прочитать то, что написал своей собственной рукой Андрей Тимофеевич Сковородин:
Вот второе фото, на ней он слева. Оригинал утрачен, а скан нашёлся совершенно случайно после длительных бесплодных поисков. Специалисты говорит, что это полевая форма, которую ввели после Русско-японской войны. Как видно по фото, разница в возрасте весьма существенная, поэтому вполне вероятно, что он мог участвовать и в Первой мировой.
Один из самых любопытных эпизодов касается его пребывания в Ярославле. По семейному преданию, его в числе других посадили на некую баржу и отправили на середину Волги. Белые в этом предании фигурируют как противники — значит, он был на стороне красных. Как спасся, в предании не говорится. Но то, что спасся, очевидный факт. Такая баржа действительно могла быть — про неё есть в статье Википедии «Баржа смерти»:
«Во время Гражданской войны в России их применение было отмечено во время восстания в Ярославле в 1918 году. «Около 200 коммунистов и им сочувствующих были помещены на „баржу смерти“, поставленную посередине Волги, где их морили голодом». При попытке пленников покинуть баржу, в них стреляли, но на 13-й день им удалось сняться с якоря и вывести баржу в расположение войск РККА (к этому времени, из 200 арестованных в живых на борту осталось 109 человек). Однако почти все эти сведения, содержащиеся в советских изданиях, не документированы. Имеющийся документ — список заключенных — содержит 82 фамилии, а намеренно голодом узников никто не морил, однако для снабжения их продовольствием под обстрелом нужно было сильно постараться. При этом историк В. Ж. Цветков утверждал, что советская версия о тюрьме восставших как о заведении, где заключенных целеустремленно истребляли (заключенные действительно не были обеспечены продовольствием) — это во многом преувеличение и идеологизированный миф. Город был окружён и 16 дней обстреливался красной артиллерией. К Ярославлю применялась тактика выжженной земли, использовались бронепоезда, и впервые в Гражданской войне в России был зафиксирован случай применения бомбардировочной авиации — на город было сброшено 16 пудов бомб. Баржа на середине Волги была выбрана белыми как безопасное место, в неё и посадили 82 арестованных советских работников. Позже, когда красные вышли к берегу, Волга стала линией фронта. Достоверно известно, что глава белых, узнав, что на баржу в течение нескольких суток не доставляется продовольствие, дал поручение офицеру-добровольцу доставить хлеб арестованным, пусть и с риском для жизни. Однако под огнем красных лодка была потоплена, а офицер тяжело ранен. На барже начался голод и возникли нечеловеческие условия содержания. В итоге, под огнём, якорный канат оборвался и баржу снесло вниз по течению».
Если так, значит, он был и свидетелем Ярославского восстания, случившегося в июле 1918 года. «Силы большевиков в Ярославле к началу восстания насчитывали около 1000 штыков, в том числе: 1-й Советский полк (500—600 штыков), Особый коммунистический отряд (200 штыков), автопулемётный отряд, состоявший из двух броневиков и пяти пулемётов, и отряд конной милиции в 100 человек. В самом начале восстания военные специалисты из числа офицеров, автопулеметный отряд, милиция и часть личного состава гарнизона перешли на сторону восставших. Особый коммунистический отряд был захвачен врасплох, разоружен и арестован. 1-й Советский полк вначале объявил о своем нейтралитете, но уже через несколько часов перешел к активным действиям против восстания».
Что же он делал в Ярославле? Вариантов два. Если вдруг он всё-таки участвовал в Первой мировой, то мог в это время возвращаться домой как раз через этот город. С другой стороны, он мог быть в Ярославле в отходе — то есть, ездил батрачить на время, а потом возвращался домой. Надо сказать, что крестьяне с его родных краёв занимались отходничеством довольно активно, а в советское время в Ярославле мы обнаруживаем целое землячество кокшеньгских Сковородиных.
Когда Андрей Тимофеевич женился на Прасковье Семёновне, пока сведений отыскать не удалось. Но мы видим из метрик, что 12 июля 1913 года у них родился сын Илья — по семейному преданию, он умер в возрасте пяти-шести лет, подавившись костью. При этом, сам Андрей Тимофеевич обозначен в соответствующей метрической записи как отставной солдат. В качестве отставного солдата он фигурирует в ещё одной записи: 6 ноября того же года он был поручителем (свидетелем) на свадьбе Андрея Стефанова Сковородина — если я всё понимаю правильно, то это его племянник.
Нам известно, что в семье Андрея и Прасковьи Сковородиных было ещё трое детей. Во-первых, это Лидия, родившася 1 марта 1918 года. К слову, это принципиальный момент: во всяком случае, в 1917 году он, по крайней мере, какое-то время был со своей семьёй. Кроме того, это Андрей (год рождения неизвестен, предположительно — 1919-й или 1920-й; во время Второй мировой он был начальником радиостанции 1-й кавалерийской дивизии и служил в составе советского контингета в Иране, прожил всю жизнь в Ярославле) и моя бабушка Мария (1924-й).
Когда родилась моя бабушка, семья уже жила на Андреевском хуторе к югу от реки Тарноги. Хозяйство развивалось и семья вышла в середняки. Кстати, однажды на хуторе нашли кости мамонта и бабушка очень гордится тем, что когда спустя десятилетия её попросили показать место, она напрочь отказалась это делать.
В начале 1930-х семья вступила в колхоз — он назывался «Пробуждение». Переселились в деревню, которая имеет два названия: Выставка и Затарнога. «Выставка-Затарнога состояла из трёх домов и считалась кулацки имением, — вспоминает бабушка. — До того, как мы приехали, в этих трёх домах жил хозяин и двое его сыновей. Вокруг у них была распаханная земля. Хозяин куда-то исчез: то ли сбежал, то ли скрылся, то ли выслали. Сыновья бросили свои дома и куда-то уехали, кажется в Ярославль. В хозяйском доме жила жена (или мать — не помню точно) старых хозяев этих мест, которая вскоре уехала к дочери».
Зимой 1933 года прадед погиб — его пришибло деревом на лесозаготовках. Вот что вспоминает об этом бабушка:
«В феврале 1933 года погиб отец и после этого наша жизнь порушилась. Получилось так, что хуже не придумаешь. Колхозников стали отправлять на лесозаготовки, раньше это называли «На прорыв». Отца не отправляли, но он сам изъявил желание. Немного поработал и однажды упало срубленное дерево на дерево, за которым он спрятался. Этим деревом его и убило. Помню, что в этот момент мы лежали с больными головами: угорели [от печного дыма]. Брат отца Павел зашел в избу и так робко сказал: «Параня, я Андрея привез». Мать ответила: «А где он? Что в избу не идет?» Дядя Павел сказал: «На улице, на дровнях лежит». Отца (мы звали его тятей) занесли в избу. Мать потеряла сознание, ее стали спасать, обливали холодной водой, еле привели в чувство, но видимо простудили. Она после этого долго болела, еле поправилась. Мы с братом так плакали, что и сейчас страшно вспоминать, да и как же: отец лежит в углу у дверей на лавке, мать на полу без чуств. После похорон мы ходили за ней: уйдет, бывало, в перед, где лежали стружки от гроба, да шубный пиджак с убитого отца висел и причитает, и убивается до истерики. Мы уводили ее в избу. Трудно сейчас понять: живого ругала, проклинала, последний раз плохо провожала, даже не вышла на улицу, только в окно сказала: «Сломить бы тебе голову». Сломил… Обидно было потерять отца, был он веселый, все хихоньки, да хаханьки. В лесу тогда их было трое: брат Павел и бывшая нянька моя Степанида. Может быть, мать приревновала? Ничего не знаю».
«Схоронили отца рядом с церковным кладбищем, т.к там уже не хоронили, а в последствии отвели новое кладбище. Старое кладбище забросили, церковь сломали, а захоронение отца распахали, т.к рядом было поле. Так что могилы отца нет. Остались одни предположения, где приблизительно она была».
Точной даты смерти Андрея Тимофеевича Сковородины мы, видимо, уже никогда не узнаем. Парадокс: архивы XVIII века сохранились гораздо лучше, чем документы советской эпохи.
