Во-первых, давайте разберёмся, чего мы хотим от Парижа. Кто-то хочет Эйфелеву, мать её за ногу, башню. С неё светят два луча, как на маяке, и постоянно обшаривают небо. По вечерам, когда темно, раз в час она начинает светиться этаким переливающимися блёстками. Попса-попсой, вот ей-богу, не понимаю, чего в этом люди находят. А ведь ходят туда толпами, просиживают вечера, все газоны вокруг вытоптали. Хорошо ещё, люди кругом воспитанные и скамеек с фонарями не ломают.
Есть люди, у которых от Парижа не то, чтобы много негатива, но и эмоций недостаёт — им в нём скучно. Ни за что не цепляется глаз, всё однообразно. Ну, знаете… Конечно, центр в целом построен на рубеже XIX-XX веков, здесь нет совсем старых кварталов или улочек. Отдельные здания — да, есть. Поэтому, возможно, ни и не создают той эфемерной энергетики, «метафизики города», которой мы ищем везде и всюду. Вот взять Рим: в нём эта энергетика накрывает с головой. Хочешь здания из учебника истории древнего мира — пожалуйста. Хочешь средневековье — пожалуйста. В Праге мимо средневековых мотивов вообще не пройти, если ты гуляешь по центру.
В Париж, в принципе, стоит ехать примерно за тем же, но не совсем. Он напитан духом революций, романтики, гениев великих писателей и художников. Здесь энергетика тоже есть, но она другая, она тебя не валит с ног, она тебя гонит вперёд и вперёд. Это город, по которому надо бродить. Здесь вино, которое пить. Музеи, по которым лазать, не жалея ног и времени. Иначе как вы поймёте этот город? Ведь «праздник, который всегда с тобой» не под Эйфелевой башней обретается, а разлит всюду, только ходи да подбирай.
Вообще говоря, это всё субъективно. Подобные вещи намного острее чувствуешь в Италии, скажем, во Флоренции, когда вокруг тебя и история, и великая красота, и искусство, энергетика, и всё это выглядит совершенно буднично. По крайней мере, всё это явно не к твоему приезду выстроили, оно стоит тут не одну сотню лет. Как объяснить мой совет бродить по переулкам, пока не отвалятся ноги, а не сидить на газоне в самых попсовых местах? Не знаю. Я просто люблю видеть и чувствовать город, а не только отдельные точки. Видеть и чувствовать людей, как и чем они живут. Как вообще этот город приспособлен для людей.
Проще всего начинать от собора Нотр-Дам. Это — самое центровое место города, центрее некуда. В порядке культурной программы стоит зайти и в сам собор. Там кроме туристов есть ещё некоторое количество верущих, которые слушают мессу, поэтому мешать им не стоит. Зашли, глянули краем глаза, и сразу вон.
Обходим собор хоть справа, хоть слева, пересекаем по мосту Сен-Луи протоку и уходим на соседний остров. Всё, выдохнули: туристы остались позади, можно спокойно гулять и не париться.
За мостом — одноимённый остров с переулками. Людей почти нет, а дома старые, метафизики полно. Самое главное преимущество острова — нижний пандус набережной с деревьями и скамейками, где никто особо не ходит. Сиди себе, созерцай ночной Париж, пей вино да закусывай сырами.
Дальше возможны варианты. Можно повернуть направо, перейти Сену по мосту и идти обратно по берегу в Латинский квартал. Там кабаки, много пьющих и едящих людей и если знать места, то можно неплохо посидеть. В настоящем парижском ресторане. Где столы стоят вплотную, стоит такой гул, что не слышно соседа. Но зато тепло и уютно.
А если повернуть налево и идти обратно по набережной, рано или поздно придёшь к Лувру. Одно дело — музей. И другое дело — внутренний двор. Интересно всё.
А дальше — вольная программа. Париж только кажется маленьким. На самом деле есть огромное пространство, где стоит бродить, между Монмартром, площадью Республики на севере и Монпарнасом на юге.
Если хотите, можете использовать в качестве путеводителя Эрнеста нашего Хэмингуэя.
«В этом номере я, кроме того, научился еще одному: не думать, о чем я пишу, с той минуты, как прекращал работу, и до той минуты, пока на следующий день не начинал писать снова. Таким образом, мое подсознание продолжало работать над рассказом — но при этом я мог слушать других, все примечать, узнавать что-то новое, а чтобы отогнать мысли о работе — читать. Спускаться по лестнице, зная, что хорошо поработал,— а для этого нужна была удача и дисциплина,— было очень приятно: теперь я могу идти по Парижу, куда захочу.
Если я возвращался, кончив работу, не поздно, то старался выйти какой-нибудь улочкой к Люксембургскому саду и, пройдя через сад, заходил в Люксембургский музей, где тогда находились великолепные картины импрессионистов, большинство которых теперь находится в Лувре и в «Зале для игры в мяч». Я ходил туда почти каждый день из-за Сезанна и чтобы посмотреть полотна Мане и Моне, а также других импрессионистов, с которыми впервые познакомятся в Институте искусств в Чикаго. Живопись Сезанна учила меня тому, что одних настоящих простых фраз мало, чтобы придать рассказу ту объемность и глубину, какой я пытался достичь. Я учился у него очень многому, но не мог бы внятно объяснить, чему именно. Кроме того, это тайна. А в сумрачные дни, когда в Люксембургском музее было темно, я шел через сад и заходил в квартиру-студию на улицу Флерюс, 27, где жила Гертруда Стайн».
Если вы хотя бы раз побывали в Париже и почувствовали этот сладкий запах из булочной, этот особый уют полюбившегося за несколько дней ресторанчика или винной лавки, вас это ощущение никогда не отпустит. И это ощущение намного сильнее и важнее, чем открыточные виды, которые привозит с собой каждый посетитель столицы Франции.
