В июле 2013 года режиссёр-документалист Марина Разбежкина провела в Вологде в рамках кинофестиваля «Voices» свой мастер-класс под названием «Охота за реальностью». Предлагаю Вашему вниманию выдержки из него. Я не стремился выбрать самое любопытное. По-моему, я расшифровал из аудиозаписи именно то, что характеризует Марину Алексанровну как режиссёра, сказанное её же словами.
Как начиналось кино Разбежкиной
“Важно запомнить, как начинается кино. Когда мне должно было исполнится 15 лет, мама спросила, что мне подарить на день рождения. У меня было какое-то жуткое пальто, я его ужасно стеснялась. Пальто было плохим не потому, что была бедной семья, а потому что меня так воспитывали. Считали, что очень плохо выделяться в одежде. … И я подумала, что надо на 15 лет мне заказать новое пальто. Но потом я решила, что пальто это не подарок. Я и попросила камеру. А тогда были камеры плёночные. Те, кто постарше, помнят, что были любительские плёночные 8-миллиметровые камеры. Там была плёночка в 8 миллиметров, настоящая, её можно было потрогать. Мама очень серьёзон подошла к вопросу: она купила мне 8-миллиметровую камеру, она купила мне магнитофон тоже с такой плёночкой. Мне купили синхронизатор, чтобы звук совместить с изображением. Она купила столик для монтажа. У меня дома оказалась полностью оборудованная лаборатория”.
“Я жила в Казани и поступила на филологический факультет. И два раза не поступила во ВГИК, меня не приняли. Тогда нельзя было, по существующим правилам, работать режиссёром, если у тебя нет специального диплома. Это жёстко отслеживали – кто режиссёр, а кто не режиссёр. Поэтому работать было нельзя. И я решила: значит, не судьба. Прошли годы, случилась перестройка. … Я сразу пришла на казанскую студию кинохроники и стала снимать фильмы. Я за год сняла где-то восемь фильмов. Это было очень много и я была режиссёром, которому и раньше нужно было снимать кино. После этого были такие годы, также как сейчас, крутые и мы устроили забастовку, чтобы уволить директора. В результате уволили всех нас по статье, по суду за забаставку. Я подумала, я всего год проработала режиссёром и больше у меня не будет ничего. Я уехала на остров, у нас такой остров был … под Казанью, который я очень любила, и жила там. … И приехали ребята на пароходе и говорят, что московская комиссия там меня требует. А к нам всё время приезжали из Москвы, чтобы разобраться в конфликте, потому что уволились все сотрудники. Директор разрешил всех вернуть и вернулись все, кроме меня. Я решила, что как-то неловко: ты устраиваешь против него восстание, а потом по его милости возвращаешься. … И каждой комиссии из Москвы он показывал мои фильмы и говорил: “Разве это кино? Почему она так поступила – потому что это не кино и она совсем не режиссёр”. И одним из членов комиссии был директор студии документальных фильмов из Москвы. Ему очень понравились мои картины и он предложил мне работать в Москве”.
Про кинематографическое образование
“Всем, кто хочет снимать кино, я говорю, что кому-то оно нужно, а кому-то можно и обойтись, надеясь на свои знания и силы. По моему опыту, режиссура – это 20-30 процентов таланта, а всё остальное характер. Если у Вас есть характер, Вы будете режиссёром. Если у Вас нет характера, то каким бы талантом Вы ни обладали, режиссёром не будете. Вы будете человеком, который всегда всех винит, что у него не сложилась судьба”.
“Моя ученица, одна из первый моих выпускниц, известная всем вам Валерия-Гай Германика. Лера – человек просто с невероятным характером. Я её взяла в 18 лет и она была девочкой практически с улицы, которая точно знала, что она хочет быть режиссёром и что первый её фильм будет показан в Каннах. И она стала режиссёром и её первый фильм был показан в Каннах. И она получила даже какой-то приз в параллельном конкурсе. В 22 года. Это – характер”.
Про документальное кино по Разбежкиной
“То, что Вы видите по телевизору, не называется документальным кино. Это – имитация документального кино. Оно не имеет отношения к той профессии, которой я занимаюсь и которой я учу”.
“Часто из того, что у нас по телевизору выдают за документальное кино, Вы видите интервью. … У нас [в школе] запрещено брать интервью, чтобы сделать документальный фильм. Но с помощью вербатима можно много узнать о человеке. Что такое вербатим? Внешне это тоже интервью. Но интервью не для того, чтобы узнать, что её зовут Ирина и что она молодая девушка (это я вижу и так, я предполагаю, что она замужем, это не самое мне интересное), а самое интересное в ней что-то, что она скроет от репортёра, который сунул её микрофон в лицо. И с помощью вербатима вот это самое интересное непроговорённое мы должны о ней узнать. … Важнее что-то другое, всё, что около человека. Потому что оно его раскрывает больше, чем прямой вопрос”.
“Документальное кино занимается человеком и занимается более сущностными вещами, нежели внешние социальные невзгоды. О социальном говорить, несомненно, надо, но это [уже будет] чистая журналистика”.
Про слова в фильмах
“Речь идёт об очень хорошем сериале “Штрафбат” сделанном очень хорошим режиссёром. И каналу пришлось порезать его полностью и сериала не стало. Потому что его герои – это вовсе не барышни из института благородных девиц, это военный штрафбат и понятно, как они разговаривает. Я помню гениальный совершенно фильм документалиста Саши Расторгуева “Чистый четверг”. … Про ребят, участников Чеченской войны которые должны идти в бой, а четверг – банный день. И вот они моются. А завтра, может быть, никого из них не станет. Это совсем юные ребята 18-19 лет. Они разговаривают друг с другом только матом. И это из их страха. Как только из этого фильма министерство культуры потребовало вырезать речь, Саше пришлось наложить толстовский текст из кавказских рассказов и фильм исчез, он перестал быть сегодняшним, современным. Это были не ребята, которых завтра, может быть, уже не станет, а были некие усреднённые солдаты, которые существовали всегда и везде. Это был рассказ не про сегодня, а про среднее Всегда”.
“Человек – сложное существо. Почему мы должны на экране как-то его выпрямить и показать, что вот этот плохой, а вот этот хороший? Это – не наша задача. Мы – не боги. Это первое, что мы внушаем своим студентам”.
“Какие слова мы не должны употреблять? В первую очередь, это слово “духовность”. Это слово полностью вычёркивается из нашего аресенала. Потому что если Вы говорите про то, что не хватает духновности, то Вы предполагаете, что у Вас-то её хватает, что у Вас-то с ней всё в порядке. Это у кого-то не хватает. Вы становитесь морализатором по отношению к другим людям. Слово “духовность” не означает ровно ничего”.
“Что ещё не разрешено произносить студентам? Слово “Художник” с большой буквы. … Но если Вы представляете себя художником с большой буквы, Вы так и не появляетесь перед людьми, как художник с большой буквы. Вы так повелеваете миром, как художник с большой буквы. Это почти Господь Бог. … Если Господь приходит к человеку, то тот становится маленьким, незаметным, падает на колени перед Господом Богом и Вы снимаете человека, стоящим на коленях. А надо снимать человека в полный рост, таким, каким мы его видим”.
О том, что искусство ничему не учит
“Искусство ничему не учит. Это советская идея – о том, что искусство должно учить. Если бы искусство чему-нибудь учило, то за тысячи лет искусства мы бы жили уже в райском обществе. Но искусство ничему не учит и общество жёсткое – как было, так и есть. Количество негодяев и приличных людей в нём приблизительно то же, что в Античности, что и сейчас. Искусство расширяет взгляды, представления о возможностях человека, всё что угодно, только не учит. Поэтому в документальном кино важнее всего диалог. Я показываю документальное кино, чтобы в вас пробудить этот диалог с тем, что происходит на экране”.
Почему в школе Разбежкиной запрещён трансфокатор (зум)
“Как только Вы начинаете “гулять” объективом, Вы становитесь жертвой этих возможностей. Когда у Вас дискретные объективы, то есть отдельные объективы – широкий, портретник, длиннофокусный – Вы сразу же очень точно можете понять, что за кадром. У Вас не будет этой настройки бегающей, совершенно кошмарной для монтажа, и Вы не теряете очень многого, и не думаете, что же сделать – наверно перебивку. Слово “перебивка” запрещено. Хорошие кинооператоры никогда не употребляют это слово. Нельзя снять вот этот букет цветов только потому, что он там стоит и потому что Вы не сумели снять начало синхрона. Это называется “перебивка”. Вы можете конструировать свой эпизод, естественно, из разных кадров, но они должны быть непременно значимы, а не для того, чтобы закрыть недостатки Вашей съёмки. Допустим, человек, который слушает монолог главного героя, но ни в коем случае не руки и не глаза, это тоже запрещено”.
“У меня студентка первого выпуска сказала, что забыла про разрешение трансфокатора и удивляется, что постоянно бегает. То есть, если надо снять крупный план, она подбегает к человек. И я вас уверяю, она сняла в этот момент широким объективом гораздо лучше крупный план, чем если бы она снимала его издалека с размытым задничком. Вы знаете, вот эта любовь снять размытое пространство сзади. Вроде как, человек в каком-то пространстве. А на самом деле очень важно, в каком он пространстве. Пространство и время соединены друг с другом. Пространство и время можно разрывать только по какому-то особому художественному замыслу, а не потому, что у Вас красивый длиннофокусный объектив”.
“Сегодня документальное кино работает с движением. То есть, камера сразу же оценивает пространство, соединяя его со временем. Поэтому не разрывает его, не кадрирует это пространство. … И с человеком, который в этом пространстве двигается”.